Неточные совпадения
Весело хлопотали
птицы, обильно цвели цветы, бархатное
небо наполняло сад голубым сиянием, и
в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами
в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
Самгин, снимая и надевая очки, оглядывался, хотелось увидеть пароход, судно рыбаков, лодку или хотя бы
птицу, вообще что-нибудь от земли. Но был только совершенно гладкий, серебристо-зеленый круг — дно воздушного мешка; по бортам темной шкуны сверкала светлая полоса, и над этой огромной плоскостью —
небо, не так глубоко вогнутое, как над землею, и скудное звездами. Самгин ощутил необходимость заговорить, заполнить словами пустоту, развернувшуюся вокруг него и
в нем.
Солнце, освещая пыль
в воздухе, окрашивало его
в розоватый цвет, на розоватом зеркале озера явились две гряды перистых облаков, распростертых
в небе, точно гигантские крылья невидимой
птицы, и, вплывая
в отражения этих облаков, лебеди становились почти невидимы.
Самгин посмотрел
в окно —
в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались
птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на
птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади шагал странный еврей.
— А ты послушай: ведь это все твое; я твой староста… — говорила она. Но он зевал, смотрел, какие это
птицы прячутся
в рожь, как летают стрекозы, срывал васильки и пристально разглядывал мужиков, еще пристальнее слушал деревенскую тишину, смотрел на синее
небо, каким оно далеким кажется здесь.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое
небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что
в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое
небо да теплота,
птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Солнце только что успело скрыться за горизонтом, и
в то время, когда лучи его золотили верхушки гор,
в долинах появились сумеречные тени. На фоне бледного
неба резко выделялись вершины деревьев с пожелтевшими листьями. Среди
птиц, насекомых,
в сухой траве — словом, всюду, даже
в воздухе, чувствовалось приближение осени.
3 часа мы шли без отдыха, пока
в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на
небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы.
В воздухе стояла такая жара, что далее
в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни
птиц; только одни насекомые носились
в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Дали старцу
в рученьку острый нож,
Взбросил он его над седою головой,
Птицею нож полетел
в небеса,
Ждут-пождут — он не падает.
В лесу слышалась тревожная перекличка мелких
птиц, потом вдруг замолкли голоса пернатых, и все живое попряталось и притаилось.
В движении тучи, медленном для
неба и быстром для земли, было что-то грозное и неумолимое. Передний край ее был светлее остальных облаков и очень походил на пенистый гребень гигантской волны, катившейся по небосклону. Облака сталкивались и сливались, потом расходились и зарождались вновь, постоянно меняя свои очертания.
По
небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие
птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе. Голова у нее была тяжелая, и глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было
в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
Сперва никто не понимал, что это, — не понимал даже и я, кому (к несчастью) было открыто больше, чем всем другим. Это было похоже на огромный рой черных аэро: где-то
в невероятной высоте — еле заметные быстрые точки. Все ближе; сверху хриплые, гортанные капли — наконец, над головами у нас
птицы. Острыми, черными, пронзительными, падающими треугольниками заполнили
небо, бурей сбивало их вниз, они садились на купола, на крыши, на столбы, на балконы.
На западе ежесекундно
в синей судороге содрогалось
небо. Голова у меня горела и стучала. Так я просидел всю ночь и заснул только часов
в семь утра, когда тьма уже втянулась, зазеленела и стали видны усеянные
птицами кровли…
Где-то сзади я слышал пронзительный писк
птиц над Стеной. А впереди,
в закатном солнце — из малинового кристаллизованного огня — шары куполов, огромные пылающие кубы-дома, застывшей молнией
в небе — шпиц аккумуляторной башни. И все это — всю эту безукоризненную, геометрическую красоту — я должен буду сам, своими руками… Неужели — никакого выхода, никакого пути?
В сумерках я вернулся к себе, домой. На западе
небо каждую секунду стискивалось бледно-синей судорогой — и оттуда глухой, закутанный гул. Крыши усыпаны черными потухшими головешками:
птицы.
Не видит Федосьюшка жила человеческого, не слышит человечьего голосу; кругом шумят леса неисходные, приутихли на древах
птицы воздуственные, приумеркли
в небесах звезды ясные; собираются
в них тучи грозные, тучи грозные собираются, огнем-полымем рассекаются…
Каждая
птица в небе видна, каждый удар цепа на гумне слышен; белая церковь на пригорке так и искрится; вода
в пруде — как хрусталь.
Небо, точно пышное крыло огромной
птицы, все
в белых перьях облаков.
Ярко светит солнце, белыми
птицами плывут
в небе облака, мы идем по мосткам через Волгу, гудит, вздувается лед, хлюпает вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы
в руках — весна идет, скоро Пасха!
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея
в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна, кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на
небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые
птицы вскричали, закудахтали куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Но прежде чем умереть, Гамзат увидал
птиц на
небе и закричал им: «Вы, перелетные
птицы, летите
в наши дома и скажите вы нашим сестрам, матерям и белым девушкам, что умерли мы все за хазават.
— Глаз-птица пролетела, — угрюмо сказал Передонов, всматриваясь
в белесовато-туманную даль
небес. — Один глаз и два крыла, а больше ничего нету.
— Вот, слушайте, как мы ловили жаворонков! — возглашал Борис. — Если на землю положить зеркало так, чтобы глупый жаворонок увидал
в нём себя, то — он увидит и думает, что зеркало — тоже
небо, и летит вниз, а думает — эх, я лечу вверх всё! Ужасно глупая
птица!
Потом он долго, до света, сидел, держа
в руках лист бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались
в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда
небо стало каким-то светло-зелёным,
в саду проснулись
птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
«
В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти
птицы, о страсти к
небу.
«
В их львином реве гремела песня о гордой
птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало
небо от грозной песни...
До Рождества только четыре месяца. К Рождеству вы свободны как
птица,
в кармане у вас виза и не сто пятьдесят червонцев, а втрое, вчетверо больше, я не буду контролировать вас, и никто… никогда. Слышите, никто не узнает, как Алла работала манекенщицей… Весной вы увидите Большие бульвары. На
небе над Парижем весною сиреневый отсвет, точь-в-точь такой. (Выбрасывает из шкафа сиреневую материю.)
Наступило именно то время весны, когда с теплых стран возвращались
птицы; жаворонки неподвижно уже стояли
в небе и звонко заливались над проталинками; ласточки и белые рыболовы, или «мартышки», как их преимущественно называют на Оке, сновали взад и вперед над рекою, которая только что вступила
в берега свои после недельного разлива; скворцы летали целыми тучами; грачи также показались.
Все возвещало весну: и темно-лазоревый цвет
неба, и песни
птиц, и запах почек, и мягкая, проникающая теплота воздуха, даже огромные глыбы льда, которые попадались на пути Глеба и которых занесло
в луга половодье.
По степи, вдоль и поперек, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле, а одно из них попало
в вихрь, завертелось, как
птица, полетело к
небу и, обратившись там
в черную точку, исчезло из виду.
И тогда
в трескотне насекомых,
в подозрительных фигурах и курганах,
в голубом
небе,
в лунном свете,
в полете ночной
птицы, во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной
птицей.
Море гладко выковано из синего металла, пестрые лодки рыбаков неподвижны, точно впаяны
в полукруг залива, яркий, как
небо. Пролетит чайка, лениво махая крыльями, — вода покажет другую
птицу, белее и красивее той, что
в воздухе.
На берег пустынный, на старые серые камни
Осеннее солнце прощально и нежно упало.
На темные камни бросаются жадные волны
И солнце смывают
в холодное синее море.
И медные листья деревьев, оборваны ветром осенним,
Мелькают сквозь пену прибоя, как пестрые мертвые
птицы,
А бледное
небо — печально, и гневное море — угрюмо.
Одно только солнце смеется, склоняясь покорно к закату.
Точно
птицы в воздухе, плавают
в этой светлой ласковой воде усатые креветки, ползают по камню раки-отшельники, таская за собой свой узорный дом-раковину; тихо двигаются алые, точно кровь, звезды, безмолвно качаются колокола лиловых медуз, иногда из-под камня высунется злая голова мурены с острыми зубами, изовьется пестрое змеиное тело, всё
в красивых пятнах, — она точно ведьма
в сказке, но еще страшней и безобразнее ее; вдруг распластается
в воде, точно грязная тряпка, серый осьминог и стремительно бросится куда-то хищной
птицей; а вот, не торопясь, двигается лангуст, шевеля длиннейшими, как бамбуковые удилища, усами, и еще множество разных чудес живет
в прозрачной воде, под
небом, таким же ясным, но более пустынным, чем море.
Ну, а тот настоящий был, из прежних… Вот, скажу тебе, такое на свете водится, что сотни людей одного человека боятся, да еще как!.. Посмотри ты, хлопче, на ястреба и на цыпленка: оба из яйца вылупились, да ястреб сейчас вверх норовит, эге! Как крикнет
в небе, так сейчас не то что цыплята — и старые петухи забегают… Вот же ястреб — панская
птица, а курица — простая мужичка…
Стучали над головой Антипы топоры, трещали доски, падая на землю, гулкое эхо ударов понеслось по лесу, заметались вокруг кельи
птицы, встревоженные шумом, задрожала листва на деревьях. Старец молился, как бы не видя и не слыша ничего… Начали раскатывать венцы кельи, а хозяин её всё стоял неподвижно на коленях. И лишь когда откатили
в сторону последние брёвна и сам исправник, подойдя к старцу, взял его за волосы, Антипа, вскинув очи
в небо, тихо сказал богу...
Объединенные восторгом, молчаливо и внимательно ожидающие возвращения из глубины
неба птиц, мальчики, плотно прижавшись друг к другу, далеко — как их голуби от земли — ушли от веяния жизни;
в этот час они просто — дети, не могут ни завидовать, ни сердиться; чуждые всему, они близки друг к другу, без слов, по блеску глаз, понимают свое чувство, и — хорошо им, как
птицам в небе.
Казалось ему, что
в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной
птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову к земле,
Птица жадно рвёт солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся
в чёрном
небе, падает на село, ползёт по крышам изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
На земле была тихая ночь;
в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами смотрели с темно-синего
неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие
птицы, исчезли на мгновение
в черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а
в открытое окно из ярко освещенной виллы бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.
Когда я сорву с тебя проклятую маску и когда все узнают, что ты за
птица, ты полетишь у меня с седьмого
неба вниз головой
в такую яму, из которой не вытащит тебя сама нечистая сила!
Дожди наконец перестали, земля высохла. Встанешь утром, часа
в четыре, выйдешь
в сад — роса блестит на цветах, шумят
птицы и насекомые, на
небе ни одного облачка; и сад, и луг, и река так прекрасны, но воспоминания о мужиках, о подводах, об инженере! Я и Маша вместе уезжали на беговых дрожках
в поле взглянуть на овес. Она правила, я сидел сзади; плечи у нее были приподняты, и ветер играл ее волосами.
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели,
птицы и белые облака на
небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом с нею. Она
в духе и не говорит резкостей.
Он не видал этих
птиц, когда они подлетали, тянувшись по
небу шнурочков; один Бер видел, как этот шнурок все подвигался
в треугольник, состоящий из отдельных точек, расположенных как камни, обозначающие могилу араба, похороненного среди песчаной Сахары, и когда с
неба неожиданно упало это резкое, заунывное турчанье, оно для Истомина было без сравнения страшнее слова матери, которое нарушало покой ночи осужденного на смерть.
— Ты задумчив! — сказала она. — Но отчего? — опасность прошла; я с тобою… Ничто не противится нашей любви…
Небо ясно, бог милостив… зачем грустить, Юрий!.. это правда, мы скитаемся
в лесу как дикие звери, но зато, как они, свободны. Пустыня будет нашим отечеством, Юрий, — а лесные
птицы нашими наставниками: посмотри, как они счастливы
в своих открытых, тесных гнездах…
Было около 2-х часов пополудни; солнце медленно катилось по жарким
небесам, и гибкие верхи дерев едва колебались, перешептываясь друг с другом;
в густом лесу изредка попевали странствующие
птицы, изредка вещая кукушка повторяла свой унылый напев, мерный, как бой часов
в сырой готической зале.
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее
в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные
птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к
небу, и за ним горит, охватив четверть
неба, первый весенний закат.
Порою
в этом адском шуме и возне машин вдруг победительно и беззаботно вспыхнет весёлая песня, — улыбаюсь я
в душе, вспоминая Иванушку-дурачка на ките по дороге
в небеса за чудесной жар-птицей.
Я видел горные хребты,
Причудливые как мечты,
Когда
в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси
в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег —
Как будто белый караван
Залетных
птиц из дальних стран!
— Вот так штука! — сказал мельник
в раздумьи и со страхом поглядел на
небо, с которого месяц действительно светил изо всей мочи.
Небо было чисто, и только между луною и лесом, что чернелся вдали за речкой, проворно летело небольшое облачко, как темная пушинка. Облако, как облако, но вот что показалось мельнику немного странно: кажись, и ветру нет, и лист на кустах стоит — не шелохнется, как заколдованный, а облако летит, как
птица и прямо к городу.
Вечерами на закате и по ночам он любил сидеть на холме около большой дороги. Сидел, обняв колена длинными руками, и, немотствуя, чутко слушал, как мимо него спокойно и неустанно течет широкая певучая волна жизни: стрекочут хлопотливые кузнечики, суетятся, бегают мыши-полевки,
птицы летят ко гнездам, ходят тени между холмов, шепчут травы, сладко пахнет одонцем, мелиссой и бодягой, а
в зеленовато-голубом
небе разгораются звезды.